Ханс Вяре: Засекреченное правосудие

Ханс Вяре, главный редактор газеты Sakala Фото: ERR

Большинству из нас в жизни не приходилось иметь дела с судом или же приходилось очень редко. Несмотря на это, суд и для обычного человека является не каким-то не имеющим к нему отношения институтом, а частью системы, гарантирующей нам демократическое правовое государство. Такое государство, в котором никого нельзя наказать напрасно и споры разрешаются справедливо, опираясь на законы. Такое государство, в котором мы можем чувствовать себя в безопасности.

Говорят, что власть коррумпирует. В какой-то мере это реалия любого общества, однако в демократическом государстве испорченность власти не может перейти за грань, после которой уже невозможно возвращение системы на правильный путь. Всегда есть отдельные паршивые овцы, однако большинство чисты. Это гарантируется открытостью и прозрачностью.

От судебной власти Конституция тоже требует открытости, поясняя, что судебные заседания суда и вынесение приговоров являются открытыми, если только заседание не делают закрытым для защиты интересов несовершеннолетних и жертв или по каким-то другим предусмотренным законом причинам. К сожалению, действительность все чаще демонстрирует другое, и журналистике, надзирающей за всеми тремя властями, становится все труднее выполнять свою работу.

Львиная доля уголовных дел рассматривается в ходе упрощенного производства, а это значит, что заседания проходят только на бумаге. Если иметь в виду эффективность, то упрощенное производство всячески разумно и понятно, но, к сожалению, в приговоре обстоятельства преступления описываются всего несколькими фразами, которые зачастую много не говорят. В случае вступившего в силу приговора можно, правда, ознакомиться с папкой дела, но часто из резолютивной части приговора не ясно, имелась ли вообще причина для дополнительного расследования. 

Неужели во время чрезвычайного положения государству действительно нечем было заняться, кроме как запретить доступ к судебным данным? 

И вовсе странно, с каким рвением часть системы юстиции старается скрыть в открытых решениях суда совершенно безобидные данные. Я не понял точно, зависит это от дома суда, судьи или оформляющего бумаги чиновника, но то и дело попадаются приговоры, в тексте которых одной из самых распространенных букв является не "А", как в остальном эстонском зыке, а "Х". Вот и рождаются такие абзацы, как: "...обвиняется в том, что он, не имея действующих водительских прав, 30.09.2016 в 16.02 управлял в волости Х Вильяндиского уезда на 23-м километре шоссе Х в деревне Х моторным транспортным средством "Nissan Sunny" с регистрационным номером Х". 

Поскольку имя конкретного алководителя не имеет отношения к делу, я решил не упоминать его в начале приведенного отрывка, но почему суд счел, что шоссе, деревня и даже волость должны остаться анонимными, понять трудно. И почему в таком случае общественности сообщили деликатные данные о номере километра и марке машины?

Можно подумать, что если мы узнаем место какого-то эпизода или марку украденного дискового резака (ведь, по мнению кого-то, она тоже относится к деликатной информации), то это в общем-то ничего. Юридически тоже. Однако сильнее всего тревожит, что все-таки видно, как доступ к судебным материалам и, следовательно, к открытости правосудия пытаются все больше затруднить.

Последним примером стало подписанное недавно министром юстиции Райво Аэгом постановление, по которому различные судебные данные превращаются в не подлежащие автоматической обработке. Даже судьи не понимают, зачем это нужно, и страдают из-за отсутствия необходимого для работы доступа, а для журналистов это означает на практике конец некоторым очень важным статьям. Например, именно используя такие подлежащие автоматической обработке опубликованные данные, газетам "Õhtuleht Eesti" и "Päevaleht" удалось в прошлом году написать несколько статей примерно о 2000 состоящих в партийных рядах преступниках.

Особенно странно, что хотя постановление министра еще не вступило в силу, опубликованные данные закрыли уже 8 мая. Как это возможно без правовой основы? Неужели во время чрезвычайного положения государству действительно нечем было заняться, кроме как запретить доступ к судебным данным? Почему проект не отправили на согласование в суды?

Очень хочется, чтобы Аэг внес ясность, но пока слышны только довольно формальные объяснения.